Но вот опять подмывает вспомнить Мещанскую. Прямо, начиная от входа: один звонок Холмянским, два Левиным. Обитая черным дерматином дверь с вырванными клочьями обивки. В дырках видно коричневатое дерево.

Первый коридор Левинский. В нем стоит громадный покосившийся шкаф со всяким барахлом. Дверь отделяет первую половину коридора от второй. В этой второй половине коридора, Холмянских, на стене висит телефон, зеркало […] и стоит покрытый какой-то дерюжкой сундучок. В дальнем углу у двери наш шкаф и еще какая-то коробка.

Первую нашу комнату, самую большую, всегда называли «столовая». Слева большая никелированная кровать. Мамина. Часть колесиков внизу ножек отломана, и торчит штырь, который царапает паркет, когда при надобности кровать отодвигают. На продольной стене большой темный буфет, а в нижней его части стоят высокие банки с вареньем, которое неизменно заготавливается на зиму. Далее большой диван, а перед окном папин письменный стол. А на нем черные каминные часы и письменный прибор. В углу еще стоял шахматный столик. В комнате пианино «Рениш» (а у Левиных «Мюльбах»). Наше лучше. В комнату выходит большая кафельная печь, и от нее исходит тепло. […]

На шаткой этажерке совсем немного книг. Толстые однотомники Гоголя, Белинского, Пушкина. Небольшого формата избранный Гоголь. Была еще много раз перечитанная книга «Столетие открытий» о завоевании Нового Света. Я ее, к своему стыду, как-то утащил к Китайской стене и продал за три рубля.