Простое среди сложного

... XX век. Искусство России... Удивительно: всё самое значительное было создано в наиболее тёмные и жестокие времена. Булгаков, Цветаева, Мандельштам, Прокофьев, Пастернак, Ахматова, Шостакович...

В изобразительном искусстве художник открывается медленнее.

Почему?

В стране диктатуры картину или скульптуру вместе с их создателем скрыть было легче, чем книгу или музыкальное сочинение. Ведь произведение изобразительного искусства это, прежде всего, предмет. Спрячьте его подальше, и нет ничего. Никаких следов. В то же время как музыка и, особенно, литература – это воплощенная мысль или душевное напряжение, или идея, программа. Такое под замком не удержишь. Это быстро становится  известным и овладевает умами. Поэтому мы уже давно и хорошо знаем наших великих писателей и композиторов, а художников - всё ещё открываем. Что же мы видим?

Мы видим, как много камерного в их наследии; это чаще всего- графика. Если говорить о живописи, то многие значительнейшие вещи 20х- 30х годов тоже сделаны на картоне, на газетной бумаге или на старой клеёнке. Почему так получалось? Так художнику было свободнее. Так осуществлялась его независимость. Ведь свобода, независимость, в те времена да и теперь, пожалуй, это обязательное безденежье и глухая изоляция. И, как следствие, - полная неизвестность.

И вот нас теперь обступают новые имена. Их делается всё больше...

Итак, мы вступаем в права наследства. Мы достаём пыльные папки и перебираем тронутый сыростью картон. Удивительно: здесь нет никакой идеологии. Чего же боялась власть? Почему это всё изолировалось? Причина, пожалуй, только одна - независимость... Независимость от чего? От политической доктрины? От мнения большинства? Нет.

Независимость от физического зрения. Здесь только художественное видение. Здесь только картина, которая существует сама по себе и обогащает, а не копирует физически видимый мир. Естественно: такое не прощали. Ведь обыватель не прощает художнику, прежде всего, ЭТО.

Новые волны авангарда. Новые языки. Дорого оплаченная свобода художнического духа. Казалось бы, это то, чего всегда хотел художник. Но как нелегко войти в индивидуальное видение другого! Мы смотрим и уходим с чувством, что это не наше, мы не можем освоиться с новыми принципами художественного выражения, это кажется почти произволом.

И вдруг попадается то, что сразу же даёт счастье понимания! Понимания без напряжения. Это похоже на счастливую находку, на нежданный подарок...

О таком искусстве я и расскажу сейчас, ибо ему и посвящена настоящая книга. Это редкое в современном искусстве явление. Назовём его условно: «простое среди сложного».

Итак, о редком явлении доступности в современном искусстве, о совсем непростой простоте и о свободе художника и его зрителя.

 

 

 

*  *  *

 

 

 

...Незаконченность, недосказанность - что же это такое в современном искусстве? Это небрежность? Невзыскательность к себе?

Нет... Это подлинное чудо!

Это свобода с обеих сторон. Свобода переживания - авторская свобода и свобода сопереживания - свобода зрителя. Незавершённая форма содержит интригующий импульс. Он безотказно побуждает зрителя включиться в творческий процесс, достраивать, дорисовывать и этим выражать себя. Перед незавершённой формой зритель всегда соавтор.

Может быть, поэтому в искусстве истёкшего столетия так высоко ценилась незавершённая или сознательно разрушенная форма.

В быстро сделанных рисунках, в набросках вся ценность в схваченной мимолётности, в восхитительной случайности и, конечно же, в движении, не только в движении натуры, но в движении руки и мысли самого художника.

Конечно, не следует утверждать, что незаконченность выше законченности. Законченность прекрасна сама по себе. Однако согласитесь: законченность продолжения не имеет.  Это остановка и остановка навсегда...

Это единый и единственный образ, образ обдуманный и вымеренный, навеки пленённый на холсте, в граните или бронзе. Оцепеневший в законченной форме. Законченный образ- это монолог. Это результат только авторских усилий. Это- конец и, если хотите, - тупик.

Меня занимает связь вопроса и ответа. Вопрос всегда содержит в себе творческую энергию. Вопрос – это состояние ищущего ума. Ответ – это остановка, это возвращение в состояние покоя и … бездействие. Так вот: законченность это исчерпывающий ответ. Незаконченность, незавершённость, это сохранение бесценного фонда живого зрительского интереса.

 И в то же время - завершённость это наполнение. Это содержание «до краёв», до предела возможного!

Художник страшно рискует, оставляя произведение незавершённым. Недосказанность в сочетании с наполненностью - явление очень редкое и в высшей степени ценное. Автор словно приглашает нас разделить с ним его живое чувство. Смотрите – самый простой материал: дешёвая бумага и карандаш. Рисунок сделан явно сразу. За час или даже меньше. Какой-нибудь  всеми забытый городок, забор, крыльцо или покосившийся старенький домишко. Но... В нашем сознании это, каким-то образом больше, чем дом, крыльцо, забор. Это больше, чем сам город, на окраине которого приютилось это заурядное жильё. Это - ЖИЗНЬ. Жизнь, да ещё не одного поколения. По такому беглому рисунку, по наброску можно снимать фильм или написать повесть. Это хроника, собранная на блокнотном листке, как бы в горсточке ладони или в щепотке. Подумать только: вместо целой книги - листочек.

И ещё одна примечательность рисунков, публикуемых в этой книге. Военные рисунки! Обратите на них внимание. Всегда и везде, где бы ни изображалась война, от Дюрера до Сойфертиса мы видим, прежде всего, ужас или ожесточённость. Здесь этого нет совсем. Художник не допустил к себе эти как будто бы неизбежные военные настроения. Он остался свободным от них. Его военные рисунки это прежде всего сочувствие, прежде всего интерес к человеку, к солдату с почерневшим от гари и солнца лицом, к мальчику- офицеру, вчерашнему десятикласснику, к миловидной молоденькой польке, повстречавшейся ему в безвестном местечке. Это не взгляд солдата, это взгляд человека свободного от военной идеологии, свободного от чувства оскорблённости войной. Это взгляд человека - гуманитария, человека не разрушающего, а сохраняющего. Это, по-видимому, очень редкое явление в военном искусстве. Я, по крайней мере, ничего подобного просто не знаю. И опять - потёртые листочки, иногда слегка подцвеченные цветным карандашом. И опять значительность, и серьёзность, никак не соответствующие этим простым подручным материалам.

Как достигается такое - не скажет никто. И сам автор никогда не объяснит это. Более того, автор чаще всего менее других способен оценить такое произведение. Бывает, подобные вещи гибнут от руки их созидателей. На них ставят чайники, записывают телефоны, словом, не видят смысла в их сохранении. И потом очень удивляются, когда эти замызганные листки покупают музеи.

Так бывает. Должного значения не придавал своим работам и тот, кому посвящена эта книга. Но, может быть, в этом и есть подлинная свобода художника, свобода беспечная и нерасчётливая, та свобода, то счастье, что не покидает его никогда, и он сам уже давно не замечает эти дары?